Мерзкий, мерзкий, мерзкий тип!!! - и куда же мне деть это чёртово отвращение - да тут как не отряхивайся, а образ старческих паучьих пальцев на моём колене так и отзывается тошнотворными позывами в животе, и вот-вот, вот-вот никаких сил не хватит, чтобы перебороть в себе презрение к дряхлому бабнику, фу! - -мерзкиииий!!! - зло накатывает с новой силой, и сейчас Флэку сидеть бы себе смирненько на столе, пить из бутылки в бумажном пакете своё пойло, и не влезать в мои откровения, но... - Кэлл, мы все тут уже поняли, каким был этот мозгляк. Более того, он сам понял... Кажется, ты его очень подробно об этом оповестила. Как там было? - он задумчиво обращается к потолку взором, с удовлетворением гурмана вытаскивая из памяти это, - "сушеная мумия, которая должна держать свои вялые початки при себе"... Ты точно его пальцы имела в виду? - философ как обычно сыграл бы бровями, если бы ему не пришлось пригибаться от летящей прямо в говорящий орган вазы, - Эй-эй-эй, полег..! - а вот и пузырёк с духами отправился в путь. На изготовке флакон с кремом... 500 мл увлажнения и восстановления.. Чудесный выбор, но... Кажется, Флэк встаёт на путь истинный, поднимая руки над головой и сдаваясь. Саманта молча забирает тюбик у меня из рук и меланхолично наносит крем на свою высокомерную мордашку, - Что ж, придётся искать нового владельца помещения... - вот же стерва, и чего это она, интересно, мне предлагает? Молчать, когда великовозрастные имбецилы проверяют крепость моих бёдер своими конечностями? Нет, признаю, возможно, отбить его пальцы папкой было перебором, хотя... Да никаким не перебором! Между прочим, если бы Флэк вовремя не спрыгнул со сцены и не утащил возникающего старикашку за подштанники на улицу, мы бы сейчас мелками очерчивали мелкую фигурку на полу.
- Нет, что ты, милая, ты сейчас домажешь свой носик и отправишься вымаливать прощение у этого доисторического ловеласа. Не забудь забыть лифчик, он не в том возрасте, чтобы справляться с замками, - Флэк и вечно молчащий Томас избрали политику глухонемых и потащились собирать осколки вазы и пузырька с духами: ароматы парфюма давили на виски, - Кэлл, если ты здесь закончила, может, смотаемся к Элизабет? - опираясь на швабру, Флэк смущенно трёт лоб тыльной стороной ладони, - она давно тебя не видела и очень скучает, - вспоминая образ самой невозможной на свете старушки, я невольно улыбаюсь, - А ещё она закормит тебя до смерти, если поедешь один. Смирись, это участь всех внуков, - естественно, мы уже решили, что едем, причём как всегда едем полным составом труппы. О чём же ещё может мечтать девяностолетняя прима, скажете Вы? И будете абсолютно правы! Элизабет может расстроить только недостаточно тугой локон, всё остальное дарит ей невыразимое удовольствие. И вот она уже всплескивает руками, кокетливо поправляя тонкий халатик с пушистой окантовкой, и восторженно ворчит привычное, - Вас не было дольше, чем моего платиного альбома! Амели, деточка, ты помнишь третью песню? Конечно, ты помнишь! И за это я люблю тебя куда больше этого невыносимого болтуна. Он не посещал бабушку два месяца, - приобнимая меня за талию, Элизабет провожает всех нас в огромную белую залу с роялем по центру и не допитым бокалом шампанского на глянцевой крышке - видимо, мы оторвали старушку от вдохновения, - Две недели! - кричит Флэк, выгружая из холодильника уже всякую всячину, чтобы накормить нашу ораву. Элизабет включает музыкальный проигрыватель и уводит меня "посплетничать" от этих "оглоедов", хоть и выдает себя, постоянно выныривая из своего будуара в зал и выкрикивая по имени каждого, просит то спеть кусочек из финальной, то спрашивает, как прошло свидание с тем парнишкой из страховой компании. Она участвует в нашей жизни больше, чем мы сами и знает больше, чем мы хотели бы кому-то рассказывать, а ещё она страшная охотница до любовных историй, и именно эта тематика разливается по комнатам огромного дома во всех интерпретациях. Заканчиваем мы, естественно, страшной влюбленностью Флэка в одну из своих начальниц, но не в ту, что вечно затянута в серьезность как в жесткий корсет, и "как ты вообще, Амели, выбрала себе такую "училку" в партнеры"? Естественно, Флэк тут же заставляет бабушку молчать, подсовывая ей мундштук, который вечно прячет от Элизабет, дабы та боролась с вредными привычками (поэтому, собственно, ей и приходится курить папиросы без пафоса, "зато так напоминает молодость...")
- А теперь монополия!!! Вы же понимаете, что я не отпущу Вас, не отобрав по паре бирж и заводов! В этой элитной глуши абсолютно не с кем поиграть! Эти скучные старикашки вечно тащат карты и мне приходится опустошать их пухлые кошельки. Флэк, твой дедушка всегда называл меня "акулой покера", а ты помнишь, как он был скуп на комплименты. В общем, вполне понятно, что через какое-то время эти брехуны стали захаживать ко мне исключительно в надежде, что им что-то перепадёт от свободной дамы, - она уже раскладывала на столе игровое поле и мастерски перетасовывала карточки, раскидывая их совсем по-шулерски, при этом старательно делала вид, что не замечает, как скривился любимый внук, - ба, только не начинай... - и вот они, в удивлении приподнятые выщипанные бровки и со статью актрисы театра, Элизабет гордо вздёргивает припудренный носик, - между прочим, деточка, у меня "приятные ночи" случаются куда чаще, чем у тебя, - и тут же зал взрывается хохотом, криками, спорами, и мы забываем начисто про время, но на моём запястье стрелки спешат куда торопливее, чем на других. Их ход отмерен точно, ведь этот сумасшедший день непременно перетечёт в вечер, когда Его глаза будут освещать мне душу, а Его голос разливаться внутри низкими тембрами, перебирая всё чувственное, что там живёт... Я мечтательно закусываю губу и снова, в миллионный раз за день, пропадаю в мыслях... о Нём...

-Кэлл, подожди!!! - таксист уже готов был тронуть педаль газа и унести меня от освещенного всеми огнями дома Элизабет в уютный полумрак спального района, куда уже через несколько часов примчится самый важный человек в моей жизни, но... Но вдруг водитель сменяет педаль и мы не трогаемся с места, зачем-то ожидая несущегося к машине Флэка, - Стой! Куда ты так рано? Я понимаю, Элизабет снова в своём духе и от неё легко устать, но... - он наклоняется перед машиной, опираясь на крышу рукой, заглядывает в глаза мои исподлобья, тяжело дышит и кажется, что его сердце вот-вот выскочит подышать свежим воздухом, - Всё хорошо, Флэк, ты чего? Элизабет восхитительна, и я бы провела здесь хоть несколько месяцев, просто наслаждаясь этой невероятной женщиной, но мне надо ехать... Просто надо ехать, - я пожимаю плечами, посылаю ему милую улыбку и уже касаюсь плеча таксиста, слишком нетерпеливо и раздражённо, но водитель, видимо, был на стороне парня, впившегося в опущенное окно ладонью, - Кэлл, послушай, - я закатываю глаза и уже не скрываю, что откровенно устала от этого трёпа, но Флэк словно не замечает, - Я всё понимаю, правда... Но... дай мне шанс. Пожалуйста, прошу тебя. Просто дай шанс. Ты увидишь, я стану тем, кого бы ты могла любить! Ты же знаешь, я всё для тебя сделаю, всё, что ты захочешь, всё, о чём мечтаешь, Кэлл... - выдох, печальный выдох, мне жаль его. Искренне жаль. И это единственное чувство, которое я испытываю к Флэку и... и ко всем мужчинам, готовым для меня на всё. Их стало слишком много в последнее время, и я уже начинаю уставать повторять одну и ту же фразу. Они мне не нужны. Никто не нужен, кроме Него. И не важно совсем, что Ему не нужна я, - Флэк, мне надо ехать, - слишком жестко? Бессердечно? Иначе ему будет сложней, иначе... Чёрт, терпеть не могу эти сцены, ну сколько можно! Вот он опускает голову, кивает словно палачу, разрешая рубить, и даёт мне заточенный топор в руки с волевым, - у тебя кто-то есть?, а я не раздумываю даже, кивая с такой блаженной улыбкой, что невозможно не заметить в мерцающих счастьем глазах имя того, к кому я так тороплюсь. И таксист, наконец, трогает машину с места, и увозит меня к Нему...

- Бонасэра, синьорэ! - весёлый возглас расцветает в груди алыми лепестками, это всё от Его баса, это всё от того, что Он, наконец, появился в моей маленькой квартирке, готовой вот-вот взорваться разноцветными конфетти в Его честь. А я бегу, не помня себя от счастья, бегу из кухоньки с бутылкой белого вина, бегу, обнимая долгожданного итальянца и... слишком задерживаюсь, прижавшись к Его груди. Слишком - это такое смешное слово, когда ты дышишь Его запахом, когда Его рубашка нежно касается твоей щеки, а Его губы прижимаются...к макушке. Выдох. К чертям. Не важно. Пусть так. Но Он здесь, и Он счастлив приезжать сюда всё чаще, только чтобы провести вместе вечер, только чтобы... Проклятье, да что с тобой, Кэлл? Почему сегодня тебе слишком, невыносимо мало этого? Почему именно сегодня? И какого лешего это сегодня длится с самого первого дня нашей встречи? - Глорию?- как же я могу не помнить её, Дидерик? Старательно уворачиваясь от мыслей, готовых взорваться внутри сводящей с ума ревностью, я уже ставлю бутылку вина на маленький столик у дивана и вертлявой задницей кручу перед его носом, доставая из шкафчика наши любимые бокалы. Но Дик не заметит обтянутых тугой юбкой форм, нет, как всегда, он слишком поглощён рассказами о своих швабрах... Глория, Николетта, Бетти, Сандра, Изобель, Вероника... И ещё тысячи, миллионы имён, забивающих гвозди в моё сердце, стянутое колючей проволокой подробностей совместных ночей. Их описания, их параметры, как они говорят, смеются, как дышат и даже как стонут. Я закрываю глаза, давя в себе выдох и оборачиваюсь к Дику с легкомысленным, - Меньше трёх дней? Ты всё-таки побил свой рекорд, утащив девчонку прямо из алтаря в свою постель, -я улыбаюсь, да, искренне улыбаюсь Ему. Его глазам, в которых серебристое пламя топит меня, тянет ко дну, до безысходности, до высшей точки страсти, до яростной, всепоглащающей любви к Нему. К Нему, рассказывающему сейчас об очередной интрижке, к Нему, называющему меня другом, к Нему... о котором я стону ночами и готова взвиваться от счастья, просто услышав голос, просто рванувшись из любого рая, только бы... К Нему...
- Хэй, поосторожнее, молодой человек, - искренняя забота выдаёт меня с головой, слишком взволнованный голос и слишком нежное касание обеими ладонями его руки. Я чуть склоняю голову на бок, разглядывая невыразимые оттенки его серых глаз. Нет, не пятьдесят. Миллионы. Я знаю их все. Как и Его улыбки. От мягкой, плюшевой совсем, когда он катает по нёбу любимый сорт виски, до сводящей с ума чеширской улыбки повесы, на которую девчонки падают гроздьями в его койку, только и успевай менять постельное бельё. Он не успевает даже этого, - Разъяренная женщина, что ты... Это самое опасное, что только может быть... - эмоционирую, играю, свечусь ярким солнышком. Искрится харизма, красота плещется сквозь берега, я люблю Его, люблю, и с Ним не умею быть спокойной. С Ним расцветаю, огнями зажигаясь изнутри, и только Ему хочу дарить этот свет. Вздёрнутые бровки, хитрющий прищур, улыбка зазывающая, кричащая просто "впейся в эти губы, ну же, впейся поцелуем", а он открывает коробку с роллами и наливает соевый соус в пиалку, - Сейчас она вспомнит про своего мавра, позвонит ему, захлёбываясь слезами-соплями-невинными "прости", а потом расскажет... - я укладываю ножки на колени к Дику, не отвлекаясь от повествования, и, принимая из ладони Его протянутый бокал вина, облокачиваюсь плечом на подушку - так удобнее разглядывать Его профиль, так лучше собирать блёстки света с кончиков Его ресниц, ловить полуулыбки Его и выдохи, -- как один коварный итальянец домогался её, домогался, и не домогнулся! - предвкушаю уже, как удивлённо изогнутся его брови, как морщинки разрисуют лоб Его, и как разомкнутся пухлые, до невыразимости привлекательные губы, - дада, она же "любит только своего мавра"... Так вот, и разъяренный сицилиец так сильно озлобился на нашу недотрогу, ох, как он её оскорблял, как обижал!! И вот тогда, вскакивая на белого коня, её не белый друг понесётся искать злого дракона по имени Анджело, чтобы сразиться с ним за честь возлюбленной, - наши бокалы соприкасаются в негромком звоне, мы как всегда пьём друг за друга, уже не утруждая себя произносить это очевидное, - Я, конечно, знаю, что о броню этого дракона и помощнее рыцари свои копья поломали, но зачем тебе лишние заботы? - тепло, только тепло и нежность пронизывают воздух между нами. Я ласково касаюсь колена его ладошкой, потягиваясь за роллом и, защемив его палочками, подношу к губам Дика в каком-то нелепом желании делиться с ним всем, каждым мгновеньем, каждым глотком воздуха, - ох, день... Скажем так, меня  тоже достал один знакомый, но достал в физическом плане. Представляешь, протянул свою клешню прямо через стол переговоров и таки попытался погладить колено, а то и что повыше, - мерзкиймерзкиймерзкий!!! - нет, до сих пор невозможно остыть, отмыться, отдышаться. Ловлю себя на том, что хмурюсь, а Дика... Дика ловлю на том же...

- Тише-тише, Карлеоне, - нежно поглаживать его по плечу, ощущая, как напрягаются под тканью рубашки крепкие бицепсы, смеяться с нежностью почти материнской, полной обволакивающей заботы, собирать горячность его по каплям света и успокаивать того, кто устал, да, откровенно устал объяснять всему миру, что он такой. Я упираюсь локтём в спинку дивана и, опустив головку на ладонь, разглядываю Дика с немыслимой лаской. Мой бедный Казанова, кто бы только знал, как трудно тебе срывать голос в вечном крике "я не тот, кто будет твоим мужем", как сложно убеждать, твердить, доказывать простые, слишком простые истины. Ощущая себя... Кем? Кем-то нехорошим. Злодеем, укравшим честь невинной девочки, вором, насильником? Боже, да чего они только не кричат в твою спину, не понимая главного... Они сами летели на тебя стаями мотыльков, сами предавали огню свои крылышки, сами желали, вожделели оказаться в страстных объятьях пламени. Так зачем обижаться на солнце за то, что оно - солнце? Как можно обвинять в горячности жар, в котором мечтаешь сгореть? Они не понимают, совсем не понимают тебя, любовь моя... И, успокаивая нежным, мягким голосом твою уставшую от этого водоворота душу, я шепчу то, что мы оба с тобой знаем лучше кого бы то ни было, - Глупые... Они кидаются в тебя с криком "была-ни была", а потом обижаются на то, что ты не оказался мягким штилем... - я улыбаюсь тихо совсем, совсем сахарно, и пальчиками скольжу по рукаву рубашки вверх, невесомо, как в детской игре, - хэй, - шепот вьётся из пушистой тишины, им касаюсь тебя, а твоей шейки - кончиками пальцев, залечивая от тяжелого дня, - Ты просто в один миг перестаёшь для них быть мужчиной на ночь... Щелчок, твоя улыбка, поворот головы, взгляд, и они уже влюблены... И ты в этом не виноват, ты... просто такой. В тебя невозможно не влюбиться, - слишком, Кэллоуэй, да что же это? Что творится с тобой сегодня, раз ты развязываешь язык и выпускаешь с привязи себя? Слишком честные слова, слишком откровенные взгляды, слишком... Ты допускаешь это "слишком" в ваш вечер и вот уже сложнее балансировать на кромке лезвия простых признаний. Ещё немного, один лишь выдох, и ты выпалишь это "и я", и ты станешь первой женщиной в его жизни, что ничего не попросит взамен и не будет ждать завтра. Первой женщиной, которая просто мечтает быть с ним, и ей плевать на всё, что после. В отличие от них, глупых, наивных, нелепых, ты точно знаешь душу его, рьяную, сумасшедшую душу, кожей ощущаешь и только этими чувствами живёшь. Его вдохи наполняют кислородом твои лёгкие, его пульс тактами заставляет вздрагивать твоё сердце, его улыбки разгораются в твоих зрачках искрами, мириадами звёзд, кровь наполняют огнём живым и течёт по венам эта густая, сладкая смола с его именем. Такт. Вдох... Он улыбается, касаясь губами ролла и захватывает его в рот. Выдох, такт, ещё. Я перестаю считать время и стрелки разлетаются от циферблата во все стороны. Его пальцы на ножки, скольжением, мягкостью, привычностью. Вдох, жар, сдержать... Как же всё это сдержать?!! Чёрт возьми, как мне справиться со всем этим, Дидерик?! Я готова стонать, бесноваться, бежать куда угодно от тебя, но все мои дороги, пути, обочины все к тебе ведут только, к этим пальцам, что согревают шерстяным теплом, к этому взгляду, что ласкает меня как маленькую сестру... Как сестру... Выдох. Станция конечная... А знаешь, Дерики, даже когда я устаю нестись за тобой, босоногая, слабая, изодранная сомнениями и твоей дружбой как колючей проволокой, когда на колени падаю, взвывая от отчаяния и боли, когда задираю лицо к небу, я всегда вижу твои глаза. И они заставляют вставать, тянуться к серому свету тёплого мерцания своего, наполняться силой, чтобы только жить. Ради тебя. Тобой, Дерики... Тобой.
- Волноваться? За тебяяя?!! - я подношу к губам бокал вина, хитрющим смеющимся взглядом играясь с тобой, завораживая, флиртуя так откровенно, как только умею, а я умею, ох, как умею... Со всеми, кроме тебя... Но это всё позже, это всё приливами к берегу и не сейчас, это всё - водоросли грустных, мешающих плыть мыслей, а нам бы к горизонту с тобой, да за руки, и не оборачиваться ни на что. Поэтому я тихонько смеюсь, продолжая стрелять глазками в тебя и растягивать паузу, пока губы обнимают прохладный ободок бокала и белое вино обжигает нёбо приторной свежестью с нотками винограда. От наслаждения чуть прикрыты ресницы, но даже сквозь них и радугу, запутавшуюся в полумраке, я вижу твою улыбку и довольную итальянскую мордаху, - Отличное вино, не находишь? Не Палермское, конечно, но... - с губ собирая кончиком языка послевкусие, не сводить с тебя глаз, не отпускать из внимания сладкого, нежного, нужного, оплетать, обволакивать. Я ставлю бокал на столик и возвращаюсь на исходную, чуть поджимая ножку, чтобы босой ступнёй чуть погладить бедро твоё. Кажется, головокружение наполняет мерцающим жемчужным туманом нашу комнату, кажется, я пьяна и не в вине дело. Кажется, мы смеёмся одинаковым смехом и улыбки наши одного сорта, кажется... я внимательным взглядом забираюсь за кромку твоих ресниц и губы чуть приспускают улыбку, чтобы слетело с них это тихое и внезапно серьезное, - волнуюсь, - а потом можно кокетливо опускать реснички, можно хохотать, легонько тыча друг друга в плечо и рассказывать, как  в десятом году мы сбежали с вечеринки вдвоём я - от надоевших ухажёров, а ты сбросил в ту ночь гроздь женщин, висящих на шее, и мы гуляли по маршруту туристов, ловили такси сломанной босоножкой и пили что-то без содовой. Нас фотографировали на фоне поющих фонтанов японцы, а потом кланились, и мы кланились в ответ, хохоча так, что шум воды становился вторым голосом... И я бы вспомнила, как ты намочил дизайнерские джинсы, залезая в фонтан за, внимание, монеткой на счастье, которую бросил в него же лет десять назад, в первый день в Вегасе, но... Ты вовремя затыкаешь мне ротик роллом в жесте настолько пронзительном и нежном, что я напрочь забываю про все истории, замирая дыханием и осторожно губами принимая с твоих палочек любимое блюдо. Ладошка под моими губами... Внутри что-то вспархивает потревоженной бабочкой и начинает биться во все стенки, задевая крылышками тонкие нити-струны. И вот в душе играет музыка, и вот по коже разливается тонкое электричество, мягкое, приятное, живое... Вы с ним из одной стаи, и последний кусочек я ловлю уже языком, запрокидывая голову с прикрытыми глазами, да, Дик, я падаю в это чувство спиной, лопатками отдаваясь полёту в бездну. Сегодня всё не так, сегодня всё слишком, но разве может жить это странное "слишком", если речь о тебе? Вот только... Хруст. Внезапно так, что я дёргаюсь невольно, испуганно глядя в твои глаза. А в глазах твоих - ночь, и шторма по двенадцать баллов. Воздух вибрирует яростью тигра. Утробное рычание вот-вот взорвёт тишину, и ты ринешься одним прыжком к тому, кто посмел. И разорвёшь его. Сомнений быть не может. Обеспокоенно, сдавленно глотая воздух остывшим комом, я тихо опускаю глаза. Как бы хотелось лгать себе, что это ревность, как бы я мечтала беспросветно тонуть под цунами твоей ярости, убеждая себя, что мой собственник никому не отдаст свою девочку, как бы... Как бы сдержать всё это в себе и тебя уберечь от злости. Ты всего лишь защищаешь лучшего друга. Ты всего лишь сестрёнку отводишь рукой за свою спину, выступая вперёд к обидчикам. А я кусаю губы, да, Дик, бессовестно, отчаянно кусаю губы, ощущая сумасшедшие киловатты твоих эмоций. Жажды мести, жажды мучений того, кто посмел... И не могу совладать с собой, не могу, слышишь?!! Ты всегда так спокойно воспринимал мои свидания, что я готова была придушить тебя за каждое "чудесного вечера, красотка". Да, Дик, именно эти слова, такие невинные пожелания вызывали яростную жажду вцепиться в воротник твой ногтями и трясти, кричать, вопить несусветно о том, чтобы не отпускал, никогда и ни к кому, о том, чтобы просто прижал к себе и сказал простое "не отдам". Не отдам, Дерик!!! Не отдам!!! Но разве может старший брат не пускать сестрёнку на романтический ужин? Нет, он всего лишь обещает надрать уши тому, кто её обидит. Ты ведь хочешь надрать уши этому старикашке, правда? Я выдыхаю, ласково и осторожно касаясь изображения девы с младенцем на твоей руке.
- Тише-тише, тигр, - беспокойно и заботливо, ты же чувствуешь? Знаю, что нельзя сейчас тебя сдерживать, знаю, что по шёрстке не гладят цунами, когда оно надвигается, чтобы крушить города, покуда хватит сил. Знаю, родной мой, что сейчас никто не убережёт от ярости, не успокоит, но рука не двинется с твоего предплечья, и лишь кончики пальцев, словно спрашивая, будут вести по линиям татуировки. Моё шёпот вяжет вокруг тебя мягкость и ласку, мой взгляд встревоженно носится в глазах твоих, и внутри всё дрожит, резонирует от электростанций, подсоединённых к воздуху, но... Нет, я не покажу этого, не сейчас. Сейчас только ты существуешь и только тебя так хочется спасти от эмоций, разрушающих изнутри. Пока ты не нашёл жертву, того, кто повинен в эмоциях этих, свирепая, лютая сила колотит с изнанки, тебя колотит, любовь моя... - Он уже наказан, ты же знаешь меня. Как только в глазах у старикашки мелькнули залихватские мысли, он тут же получил по своим шаловливым ручонкам и был отбрит так, что теперь вряд ли сможет обращаться к девушкам без учтивого поклона и с дистанции ближе пяти метров, - касания невесомо проведут по руке твоей, пока взгляд лечит, взгляд успокаивает. Ладонью ниже, ласку разнося по коже, чтобы впиталась ароматами лета и спокойствием. От запястья пронесется к пальцам, что только выпустили сломанные китайские палочки. Сцепляя в замок, сжимая крепче, вот же, держи, сильный мой, стискивай крепче от гнева и ярости, - Но ты ещё можешь помочь своей Кэлли справиться с тяготами прошедшего дня, - увести от темы, затуманить, заговорить, чтобы только океан забыл свои тёмные краски, чтобы серебристыми бликами замерцал на солнце. Ну же, Дидерик, ты умеешь же. Успокой нас обоих, покуда дрожь ещё терзает всё внутри. Это страх. Страх за тебя, когда ты в гневе. Вечный, глубокий влажный страх, кусающий живую плоть ржавой болью. Я не умею быть спокойной, когда так плохо тебе, не умею не чувствовать, нет... Всё ещё ярче, чем ты ощущаешь. Каждый всплеск тревоги, коснувшийся тебя, каждый укол чувства. В моём теле всё в тысячной степени повторится. Мы не просто одно. Я - твоё отражение в миллионах зеркал. Твой выдох отдаётся в их галереях долями бесконечными, твоя боль остаётся гулять среди осколочного эха навсегда. Но это всё мелочи, правда, родной. Мелочи, покуда удаётся тебя отвести от угроз, покуда получается укрыть тебя от ярости и боли, покуда... Покуда я залечиваю твои раны поцелуями своей заботы, - убийственно болит шея сегодня... Сидеть несколько часов в позе истукана - немыслимое испытание для тела, которое живёт в движении и танце... А у тебя такие сильные и чувственные руки... - мои пальцы уже не сжимают его, нет, гладят, ласкают, чуть растирая, чуть ярче, чуть...- представляешь, просто массажик избавит меня от самых тёмных воспоминаний... Ты же не откажешь, правда? - ласковыми улыбками заговоренный воздух, я протягиваю свой бокал с вином к губам Дика, точно зная, что сейчас его сжатые в кулаки руки с лёгкостью сдавят стекло в мелкую крошку. Я предлагаю тост за наш вечер и предлагаю никого больше в него не пускать... Шепчу, что нам так хорошо вместе, но, кажется, губы так и не произносят это вслух...

[audio]http://pleer.com/tracks/13048926eJhR[/audio]

Это были огни... Там, в грудной клетке мерцали и грели радужными полукружьями. Это были лепестки лучей солнечных, порхали, опадали, таяли. Это был свет. Да, Дидерик, яркий ослепительный свет твоих глаз, твоего сошедшего с ума солнца, солнца моей планеты. Касанием твоего подбородка к рукам, шепотом "что бы я без тебя"... Это были огни маяка, а я здесь, милый, здесь, в штормах безумия, с привязанными к стенам запястьями. Не коснуться тебя, любимый, в жесте откровенном и чувственном. Не собрать губами с кожи запах твой. Не вдохнуть вкус губ. Здесь бешенство, волны стегают изможденное без ласк твоих тело, мучительно воют ветра, мучительно изнутри. А ты там, за горизонтом манишь огнями, смотришь тепло и ласково, ждёшь меня, сестрёнкой своей ждёшь. И мне бы не вернуться ею, мне бы остаться здесь, собирать по мокрой гальке воспоминания ухмылок твоих и взглядов, мне бы жить ими и не выдавать себя, тебе не выдавать. Только мы на пике уже, на самом острие иглы. Близко так, что ты в глазах моих видишь звериный испуг. Влюбилась... И я не знаю, куда себя деть, куда спрятаться, сбежать от твоего взгляда внимательного, выдержать его как, выдержать и не выкрикнуть тебе - смотри же, какой он, этот проклятый иммунитет! Смотри, Дерики! Видишь, глаза, что лишь твоим светом мерцают и лишь тебя отражая, горят бирюзовым пламенем. Видишь, как внутри всё полощет огнём и сладостью, как распаляет изнанку от вдоха одного с примесью твоего запаха. Видишь, как сердце заводится часовым механизмом, ведущим к неизбежному взрыву, да, Дидерик, взрыву, который не оставит от меня ни клочка, стоит тебе уйти отсюда. Стоит пожелать мне ночи спокойной и растворить силуэт свой в чудовищных одиноких ночах, что растерзают остатки мои по подворотням. А на утро... На утро, Дидерик, ты слепишь меня-новую, ты нарисуешь меня красками своего голоса по телефону, впрыснешь яркость в полупрозрачный силуэт, жизнью наполнишь одним своим "Кэлли", чтобы эту жизнь я посвятила тебе и как бабочка-однодневка погибла с заходом своего солнца. Про этот иммунитет ты говоришь сейчас? Мне, ощущающей ещё касание твоё на ногах, хоть руки ты убрал полчаса назад... Да я мягким пластилином каждое прикосновение твоё сохраняю, отпечатками, жаром, ощущениями... А ты... ты не видишь. Неужели, не видишь?
-Прививки, -отшутиться, глупость,мелочь, что угодно, но только бы говорить что-то, в руки, ладони, запястья лицо прятать и взгляд отводить, ресницами прикрывая. Горячо. Кто-то воздух раскалил до предела, и я горю. Ведьмой, признавшейся в колдовстве, за любовь свою заклятую горю и не скрыть уже этих всполохов в глазах. Яркие, жаркие, обжигающие. Пересохшие губы выдают волнение, дрожь по телу вырывается наружу, я роняю бокал, тут же неловко кидаясь за ним и отшвыривая лишь дальше непослушными руками, что же... Что же это?! И куда мне бежать теперь от тебя, Дидерик? Куда?!!! Если я распята перед тобой, и вот оно, живое, пульсирует, слышишь, прямо в обнаженной груди. Прислушайся к нему, Дерики... Получше прислушайся... Твоё имя. Такт. Такт. И снова. Имя. Имя. Ты. Дидерик. Такт. Ты... Я закусываю губу, выдыхая в страхе, что подняв глаза, увижу лишь осуждение в пасмурном небе твоих радужек. В страхе, что отрицательно головой покачаешь и, сказав, что и я туда же, уйдешь навсегда, затмением моей жизни. И поэтому медлю. Поэтому не поднимаю глаз, покуда дыхание не перестанет внутри биться люто и жалостно, покуда дрожь не уляжется у ног усталым псом, покуда ты... не забудешь про свой вопрос и про то, какая странная эта Кэлл... И почему её до сих пор бьёт озноб, хотя в комнате жарко от вина и наших тёплых взглядов. Но ты даешь мне помилование. И я цепляюсь за спасение из последних сил, - Попробуй их предупреждать - должно подействовать, - ты только сделай вид, что шутка смешна, что я остроумна, а эта неловкость, что только что выпала из рук бокалом вина, она только мелочь, дополняющая такой интересный вечер. Сделай вид, что снова не видишь, как горят щёки румянцем и как от касания твоего я прикрываю глаза, замирая дыханием. Веду головкой к пальцам, ласкаюсь к ним. Мгновенье. Слабость. Чёрт, Кэллоуэй! Да разрази тебя гром, ну что с тобой сегодня!?!?! Тут же открыть глаза и подмигнуть, шаловливо, по-детски, словно это игра и он проиграл, словно это не ты только что проваливалась с треском на подмостках дружбы. Ты ещё думаешь, что он знает, очень давно чувствует всё, вот только не даёт тебе шансов выскочить за флажки, нет. Он ничего не хочет менять, потому что эта святость, что между вами, она не продаётся. Даже за один поцелуй, и не важно, что за него ты уже расплатилась душой. Нет. Он не позволит неловким движением разбивать хрупкое тепло, не позволит тебе, смирись. И поэтому ты принимаешь правила игры, столько лет уже принимаешь, кропотливо вчитываясь в каждую букву непреложного обеда, дружить, во что бы то ни стало. Улыбаться на его беззаботность, мягко восклицать хэй! -на лёгкий тычок в плечо и спорить до хрипоты о том, что - передряги - твой профиль, конечно, но эта шкурка мне слишком дорога, чтобы трепать её в опасностях, - щекотать несильно, теребя указательным пальцем белую майку на идеальном прессе. Не давать себе задохнуться, не давать задерживаться, не давать останавливаться. И внимательно слушать его, каждое слово, поджимая ножку под себя, цепляться за щиколотку рукой, словно удерживая, чтобы не вырваться.
- Мои друзья поступили максимально разумно, - с гордостью выпячивая грудь, я уже предвкушаю, как недоверчиво нахмурится обворожительный итальянец и как опасно сверкнут его глаза, вслушиваясь в моё повествование, чтобы выловить имя, которое и станет его жертвой, если Дик убедится, что человек не заслужил моего общества. А он убедится, другого случая у нас ещё не было, - Они уволокли пенсионера подальше от меня, иначе сейчас нас с тобой разделял бы полосатый рисунок решётки, и нам бы оставалось ровно три минуты до завершения свидания, - я беззаботно пожимаю плечиками, всё-таки жалея, что старик слишком легко отделался. От одной мысли, что его сухожилия, обтянутые белой в веснушках кожей так и норовили продолжить своё скольжение к бедру, меня натурально передёргивает и этот жест, естественно, не скрывается от внимательного взгляда Дика, которого я тут же успокаиваю мягкостью своего голоса, - В том-то и дело, - мягкое касание ладонью твоей щеки, небольшое совсем, недолгое. Чтобы только взгляд твой на себя обратить, только чтобы убедить, что без тебя всё не так, что без тебя жизни нет, - Ты же знаешь, я никому не позволю себя защищать... кроме тебя... И они это знают, поэтому и не лезли... Будь там ты... Я бы просто шагнула за твою широкую спину и шептала бы тебе, чтобы был осторожен и желала бы не помять рубашку,- и не важно, что ты увидишь в лучащихся безмятежностью глаза, не важно. Я отпускаю ладонь с твоей щеки и допиваю бокал вина, словно моментальную слабость... до дна.

I believe, I believe there's love in you
Grid locked on the dusty avenues
Inside your heart, just afraid to go

Плавился вечер и падал на кожу приглушенным золотистым светом, и надо бы держать себя, надо бы хоть изредка отрывать любующийся взгляд от лица твоего, надо бы говорить, что-то рассказывать, повествовать, заворачивая в дружбу как в материю хрустальный сосуд своих чувств. Надо бы вещать... И я стараюсь, правда, пока ты готовишься к массажу, пока воздух переполняется звоном того самого стекла и моего приближающегося провала, я цепляюсь за темы как за крючок неопытная рыбёшка, и выбираю поудобнее позу, доверяя тебе раскрытые лопатки, сквозь которые уже проросли крылья, подаренные тобой, - Этот старикан владеет огромным домом недалеко от "Венеции"! Нет, ты представляешь, какие вкусные у нас были планы на его помещения? Естественно, я хотела этот дом для своего клуба! Но дедок почему-то перепутал объекты моего... - сглотнуть. сухо... горячо. Твои пальцы... я теряю нить, теряю смысл... теряю пол и потолок. А ты всего лишь расстегиваешь тунику, чтобы... чтобы освободить плечи. Выдох... слишком глубокий, слишком опаляет губы. как в пустыне ветра. Твои пальцы... О чём мы? Кажется, незаконченной осталась мысль, кажется... Твой запах слишком, слишком близко и... Ох... Лицо твоё улыбающееся у самого плеча, а я... я лишь на губы твои смотрю и не вижу ничего кроме... Расплывается вне фокуса пространство, плавится воздух, что над раскалённой автострадой горячим июлем. Твоя близость, твои прикосновения..., -вожделения, - это могло бы стать стоном, это и было им, но голос изменил мне, предательски погаснув и выпустив лишь жаркий выдох. Уверенные сильные руки массируют кожу, надавливают несильно, но чувственно, проникают куда-то внутрь меня, и вот я уже мягка и податлива, вот я уже превращаюсь в продолжение касаний твоих, но пытаюсь держаться, иначе - иначе бездна. Гулкая, больная, неверная бездна, пожирающая с головы. Нет, мы не допустим. Но что-то с дыханием, что-то с телом, подающимся к твоему касанию каждому, отвечающим жаром и податливостью, повинующимся телом, -а потом...- сглотнуть сухой плотный воздух горячим куском, и умолять себя не закрывать глаза, но в полумраке уже тлеют остатки света, в полумраке прикрытых ресниц, - потом он... - говори же, милая, говори... плавится кожа от сильных касаний, плавятся мысли, душа поплыла. И голова, лёгкая без раздумий, наклоняется за твоими пальцами вслед, словно за дирижёрской палочкой. Что же ты творишь, Дидерик? Что же это?!?!? Рай... Безумие... Жажда... Мощь... Нежность... И вот я - это чувства. Ощущения твоего папиллярного узора и отпечатков пальцев. Силы, накатывающей как гулкий прибой. Волнующий. Тихий стон. Выдохом, - Боже, Дик... - горячо воздуху вокруг, горячо внутри... Нет меня в этом космосе, растворилась, растаяла. Есть только руки и шепот басом. Есть только раскалённая Звезда по имени Дидерик, - Аа!!- негромко, совсем негромко, но вырвалось из груди, не помещалось в ней, понимаешь? Всё это просто не может поместиться в ней, переполняет, волнами, плеском, нахлынет разом, и нет больше ничего... Только пятна рыжего света в закрытых глазах. Охра растекается моей страстью, моим вожделением, моей любовью... К тебе... И я не знаю, как отвечать на вопросы, когда они соскальзывают с расплывшегося сознания водомерками, мимо... Как звуки в слова сплетать, если губы целуют воздух, словно воздух - ты... Как не шептать, что люблю, когда только любовь во мне и остаётся, мной и остаётся, переливаясь через края, но.... Но вдруг лютым холодом по коже озноб. И словно колодезной водой окатили спину. А ты всего лишь отнял руки... Всего лишь шепнул, чтобы я проводила. Размягченное, слабое, разнеженное сознание не понимает, оно спрашивает взволнованно, -Что?- оно мечется, не может найти смысла. Как? Куда? Почему? Сейчас?!!!! Но... но что случилось? Боже, что произошло? И я уже разворачиваюсь к нему, не понимая, я уже хватаю ладонь его в странном, детском совсем страхе, словно умоляю не выключать свет в комнате на ночь, словно... Нет, не может быть... Уходить... Зачем? Зачем, Дидерик? Я испугала тебя?! Да?! Своими стонами, расслабилась, утонула в ощущениях... Боже, ну конечно!!! Конечно, испугала... Ты ведь просто хотел помочь, ты ведь просто.. по-дружески. Мне хочется плакать, что это? Кэллоуэй, с каких пор ты стала тряпкой такой?! Что происходит? И как же тебя отпустить?!? Надо же гордо держать спину, чтобы ты мог гордиться, чтобы мог вернуться... Надо же искать слова, в предложения их заколачивать и непринужденность разыгрывать на две партии. Надо срочно в себя придти и встряхнуться, надо вспомнить, хоть что-нибудь вспомнить, - Агилера! - улыбка нелепая, смешная совсем, - Духи от Кристины Агилеры, - я пытаюсь, ну же, посмотри, Дидерик, как стараюсь сыграть роль вменяемой, я провожу тебя сейчас, увидишь, я смогу. Растягивать губы смущенно и странно, но искренне, потому что тебе только так улыбаться умею, всё остальное не получится, да и не стоит тебя. Руки, словно свободы наглотавшись, не слушаются уже, поправляют тунику и пуговицы застёгивают, но... всё как-то мимо прорезей, да и вообще... всё как-то мимо. Ты уже к коридору шагаешь, а я всё не могу вернуться к тебе, от ощущений, подаренных твоими руками, боже... Надо бежать.. надо туфельки на ходу натягивать, но их бы найти ещё... Их бы... Ты уходишь, уходишь, чёрт возьми! А я не знаю, как переживу закрывающуюся дверь. Как обернуться, и увидеть эту комнату без тебя... С примятой подушкой на диване, с кусочками китайских палочек, разбросанных по столу, с ароматом парфюма, что не осядет ещё несколько вечностей, потому что воздух соткан из него. Как всё это принять без тебя... Но ты уходишь... Я всё испортила...

Chemicals rushing in,
I know that it's you I belong to
I'm floating like a cannonball in the air
Crashing into who I belong to

- Чудесного продолжения этого вечера, - ватные звуки, но всё же полны тепла, полны любви, которую уже не сложить обратно. Она вырвалась, Дидерик, вырвалась только что, и это она обнимает тебя, так медленно и тягуче, с осторожностью египетской кошки. Это она ведёт щекой по твоей шее, собирая запах кожи и прикрывая глаза... Время... Оно плавится вместе с нами, как на картинах Дали... Время кусает себя за хвост. Его нет... Больше нет... Я обнимаю тебя, неторопливо и нежно растворяя нежность ладонями по твоей спине, выше, к лопаткам. Прижимаюсь. Крепче, и не боюсь, что ощутишь мою дрожь. Это всё время, оно забрало мой страх. Остаёшься лишь ты, ты вечным сиянием. Ты, всеми оттенками чувств. И волны накатывают снова, всё больше, всё жарче, всё громче... Прибой. Ты слышишь? Я прикрываю глаза, губами собирая воздух, целую в щеку, нет... не целую... это больше, чем просто касание... так припадают к сокровищам, так обволакивают лаской младенцев. Разомкнутыми губами, медленно и осторожно повести чуть по скуле твоей, посылая к чертям здравый смысл... Поздно, уже слишком поздно для него... Теперь лишь этот выдох, и губы, не отпускающие от ласки своей. Поцелуи, мягкие, осторожные, тихие... По лицу. Не спеша. Ты рядом... Это ты... Ты... и я целую тебя, целую тебя, Дидерик, сводя бровки от мучительного трепета, что сжимается чуть ниже живота волнением. Ты пахнешь виноградом и морской солью. Ты пахнешь Анджело, и этот запах сводит с ума... Только не отбрасывай меня, только не отталкивай, прошу... Дай мне эту вечность, маленькую вечность, в которой мы честны друг с другом.. Дай мне... эту ночь... одну лишь ночь... И ничего больше, слышишь? Ничего не надо больше. К чертям будущее, гордость, сомнения... Просто будь со мной. До утра... Просто... Дидерик... Просто будь... Губы ищут покоя, губы разжигают ласки, всё горячее, всё ненасытнее, по скуле, к виску, ниже... Ладонями осторожно забирая лицо твоё. Только не оттолкни.. Я не попрошу ничего взамен. Ты же знаешь.. Я вся твоя... Так дай мне этот шанс быть твоей... Всецело, без остатка. Позволь отдать всё тепло, океаны, штормящие вселенные тепла и любви, которые в себе носила все эти годы. Для тебя носила, Дидерик. Пусть сгорит за ночь, пусть развеется в просторах свободы твоей, пусть... Мне ничего не надо больше, слышишь? Ничего! Только этот поцелуй, нежный, пронзительный поцелуй в губы, длиной в ночь. Только пламя, выпущенное изнутри, жгучее, сладостное, неистовое пламя...

So please

- Останься... со мной, - и снова к губам, припадать, ласкать, беспокойно и пьяно, не повернуть руля, не оглянуться назад. Лишь только в глубины огней, лишь только к маяку, да, разбиваясь о рифы, слепо, жадно, нестись на всех парусах, только чувствовать вкус губ, и сгорать в них дотла.
Это были огни... И они гасли в закрытых глазах.
I know you, baby