Эта страна, похоже, укутана вечным маревом тумана. Он не помнит дней, в которых бы белёсая пелена отсутствовала. Кажется, он не помнит, когда видел солнце в последний раз или ближайший к тому. Хотя, оно ему не нужно, это светило, высоко в небе: оно навевает неприятные воспоминания. Из небытия, казалось бы полного забвения, это воспоминание вырывается подобно яркому лучу солнца на рассвете, разрезая на своём пути лишь иллюзию беспамятства, потому что на самом деле, всё сохранено в пределах черепной коробки, заключено навечно в извилины мозга, упрятано в лабиринт, который покинуть не сможет. Ведь в тот день была столь ясная и прекрасная погода, было лето в Берлине, и кожу ласкал дуновением тёплый ветер, он будто обволакивал. Было безмятежно. И на его сердце и в душе тоже царило спокойствие, такое желанное, почти забытое за всеми невзгодами. Ведь в тот день было солнце; это оно так безжалостно вспарывает безразличие внутри, вакуум бесчувствия. Тогда солнце светило другим, пусть оно продолжает светить не ему и сейчас. Оно ему не нужно. Он отворачивается. Отворачивается сейчас, теперь, когда не смог прежде. …
Поэтому эта страна не так плоха, потому что в ней нет солнца, а если оно и появляется, то остаётся практически неприметным размытым сгустком жёлтого цвета в сером небе над его головой, с которой не сходит чёрная фуражка немецких спец войск. Ему бы следовало радоваться, что он причислен к элите. Ему следовало бы радоваться, что он здесь и сейчас, в чужой стране, по землям которой ступает столь спокойно, без опаски; в стране, в которой он может не беспокоиться о солнце. Солнце, солнце, солнце… Зубы непроизвольно скрипят, и не смотря на тишину вокруг, всё равно звук этот не выходит оглушительным. Дитриху он слышится, как хруст веток под его сапогом.
Серость, туман, знакомая и привычная картина пышности природы – хотел бы он оказаться среди тёмных стволов могучих деревьев в лесу его детства. Хотел бы он быть не здесь и не сейчас, тогда бы он не вспоминал слишком часто то, что вытравливал из своей памяти. Тогда бы он  в ы п л ё с к и в а л  свою ненависть, неудовлетворенность, а не тратил её. Тогда бы он не ощущал себя столь ненужным, брошенным тем, в ком он видел… Отца нации. Он ожидал не такого обращения с собой. Он хотел заниматься действительно важным. А теперь он плыл в этой дымке. Будто мираж, будто затянувшейся сон, а пробуждение так и не наступало. Забытый…
Момент, когда время стирается, затянутое в небытие пространством, поглощенное им и рутиной. Момент, когда действия доведены до автоматизма и нет страха. Его люди – нет, его подчиненные – думают, что… Они не думают. Они боятся его. Бояться его порядка, но больше – его отсутствия страха, ведь подобным обладают те, кому терять нечего, кто уже мёртв. И его подчиненные молчат, потому что, с другой стороны, им странным образом комфортно с ним, ведь он похож на физическое воплощение побед, что одерживает Германия на фронте. Облачённый в цвета чёрного и красного, спокойный, он ходит без боязни, он не ищет, не просит – он берёт.

Он не снимает фуражки даже в пасмурную погоду в лесу – хотя, а где здесь, в этой Англии, не лес и не пасмурная погода? Он следит за безукоризненностью своей формы. Тень от короткого козырька падает ему на глаза, но не мешает нисколько ему  в и д е т ь. И он видит: видит этих побитых тяжестью войны людей, видит людей в военной форме другой страны, грязной, уже теряющей свой первоначальный облик, видит солдат – форма, страна ли? –  одни уже повесили головы, у других в глазах протест слишком ярок, эти могут умереть прямо сейчас, если дёрнутся, но нет, сдерживаются от чего-то. Он видит одного юношу, совсем молоденький солдат. Действительно ли он достиг призывного возраста? – вопрос всплывает на поверхность из глубин сознания, тут же тает, как первый снег, что касается ещё тёплой земли, под влиянием всколыхнувшейся злобы. Большие голубые глаза с детской невинностью в радужке смотрят на него неотрывно. И он смотрит в ответ, внимательно, в нём шевельнулся интерес, где-то глубоко, он чувствует его ноты. И он смотрит в ответ, ведь если вглядываться в тьму, то тьма станет вглядываться в ответ.
Эти глаза, голубые и чистые, словно воды горных источников у самого ледника, они вызывают злость. Они несмело поднимаются выше, с его груди – на его лицо. Движение напоминает вспорхнувших в испуге птиц, быстрое и чёткое. Эта невинность будит в нём ненавистное воспоминание.
Гёте стоит поодаль, сложив руки за спиной, следит за шеренгой из плененных британских солдат. Он стоит в безупречно чистой форме чёрного цвета, с ярко красным пятном широкой повязки на плече. Серебро черепа на фуражке блестит, отражая лучи солнца, которого нет. Ему не надо, чтобы его защищали: он сам – угроза. 

Он – достойный сын своей нации, что уготовано место на вершине этого мира. Он делает то, что должен, то, что приказано, и делает это хорошо, качественно. Он не перечит приказам, что ему изредка доставляют чудом. Он находит место для того, чтобы разбить первый пункт оккупации, не сильно приметный, поодаль, не самый легко доступный для удара противника, затерянный среди леса и полей. Он убивает, когда это необходимо, не терпя и не церемонясь с людьми, но при этом, он ведёт учёт, очень точный учёт каждой жизни, ведь каждая жизнь – рабочая сила, что обеспечивает его покои теплом с приходом осеннего похолодания. Каждая жизнь пленных – это рабочая сила, что выполняет тяжёлую работу, чтобы его солдаты могли сохранить силы. Каждая жизнь, его солдаты… Каждая жизнь пленного – это то, что развлекало его солдат. Развлекало в то время, как он сидел при мягком свете в кабинете, составляя отчёт, скорее просто для того, чтобы занять себя и не думать. …Не думать о том, что происходит на первом этаже, в крыле отведённом под казарму.
Он – достойный сын своей нации. Он не должен позорить свою кровь и делать то, что делают его солдаты. Его ещё ждёт его судьба впереди. А всё это – это лишь атрибуты, что придают глубину пути, который ему ещё нужно идти до своей судьбы. А его судьба будет в том, чтобы плодить других достойных сынов нации, арийцев. И плодить много.
Но ночи здесь холодны, и он одинок. А закрыв глаза, он видит снова эти голубые глаза того солдатика. Солдатика явно из семьи не бедствующей: уж слишком мягок и сдержан его нрав, хотя заметна сила воли, очевидна и его воспитанность, когда он спокойно чуть прикрывает глаза, выслушивая приказ, что ему отдают на немецком. Он видит голубые глаза, что пробуждают злобу внутри. Он видит голубые глаза, перед которыми эта злоба готова хотя бы притихнуть. Голубые глаза, что будят воспоминание и гасят его. Оставляя Дитриха в ночи слушать, как очередной пленный с руганью отправляется обратно в барак из особняка, занятого немцами.
А утром он будет чётко видеть тех, кто ночью со стонами боли покидал дом, возвращаясь в холод. Утром он будет видеть, как пленный с голубыми глазами будет опускать лихорадочно блестящие глаза к земле, сужая свой мир до кусочка грязи под ногами.

Дитрих отдаёт приказ приглушенно, голосом без признака эмоций. Это всего лишь часть его обязанностей. Это всего лишь работа. Это всего лишь его желание. … И лучше бы это желание выполнять без вопросов и подозрений, что солдат и отправляется делать, начиная дышать только ступив прочь из кабинета офицера, который отходит к окну, чтобы наблюдать.
Нет, он не ждёт, занятый привычными делами. Ненужными делами, по сути, но ему они нужны для опоры. Он не ждёт стука, не напряжён всем телом, прислушиваясь, когда тот раздаётся, а затем в кабинет, освещенный сегодня ярче обычного, вталкивают пленного, голубоглазого.
Гёте поднимает глаза от документов на обнажённого юношу, руки которого связаны спереди. Он боязливо мнётся на пороге, заметна дрожь его тела; дрожь, которую немцу хочется ощутить, как хищнику – кровь на зубах. Запах мыла ощущается и на таком расстояние. Его кожа кажется столь бледной, что приходит невольное сравнение с призрачностью существования человека перед ним. Впрочем, похоже, это фамильная белизна – думается офицеру, когда его глаза находят ближайший портрет одного из родственников пленного.
Мужчина встаёт из-за стола, неторопливо, но и не растягивая время, его шаги широкие, скользящие и тем временем, уверенные. Он подходит ближе к растерянному юноше, замечая, как тот подбирается, но не съёживается. Его губы, яркого цвета малины, влажные, приоткрываются, но не слетает ни звука. Он только смотрит. Он смотрит сверху вниз своими голубыми глазами.     
Широкая ладонь Дитриха касается прохладной кожи бедра пленного. Его глаза с жадностью рассматривают чужое лицо. Он прислушивается, к своим ощущениям. 

[NIC]Dietrich Goethe[/NIC]
[AVA]http://s5.uploads.ru/RMb8G.png[/AVA]
[STA]Teufel[/STA]
[SGN]
by имбирь[/SGN]

Отредактировано Abel Salinger (2015-11-24 15:29:06)