Как резко может перемениться наша жизнь. Один неверный шаг. Одно неправильное слово и все уже летит в тартарары словно снежный ком, который с каждой секундой набирает скорость и не оставляет после себя ничего, кроме гладкой поверхности. И кто-то бы сказал, что это хорошо. Что это новое начало, чистый лист. Но я знаю, что это лишь обман зрения, иллюзия, за которой скрываются утраченные жизни, истошные крики выживших, которых никто никогда не услышит. Это сломанные кости, это кровь, пульсирующим потоком выплескиваемая на девственно белую поверхность. Это страх.
В этой жизни мне уже не суждено забыть этого страшного момента, когда женщина, являвшая собой смысл моего никчемного существования, ускользнула из моих рук. Я обречен просыпаться посреди ночи в холодном поту и слышать этот истошный крик, мой крик. Такие звуки издает загнанное в угол животное, на глазах у которого убивают всю его семью. Много лет мне предстоит прокручивать эту сцену у себя в памяти, еще больше убеждаясь в своей виновности, с головой погружаясь в ненависть к самому себе, которая уже и так текла по моим венам вместе с кровью. В тот день солнце для меня померкло, я остался в кромешной темноте. И только ее голос, эхом отдавался в моей голове. Звонкий. Такой живой. Решительно выносящий приговор. А сейчас от него остался лишь шепот. Неуловимый, легкий, словно морской бриз. Внешне она перестала напоминать мне ту Шарлотт, в которою я был влюблен. Ее лицо утратило ту свежесть, которую я сравнивал с бутоном розы. Губы, всегда имевшие красноватый оттенок, словно закат нашел на них свое умиротворение, сейчас были бледны и неподвижны. Все ее лицо словно было вылито из воска, и без лишних слов врачей я итак понимал, что на нем отражена печать смерти. Моя Чарли больше не была моей. Она даже не принадлежала более семье Батлер. Уйдя от всей этой обыденной суеты, она заняла место, прильнув к своему господину, к Смерти, повинуясь ему в любой прихоти. Единственное, что не давало ей уйти это аппарат жизнеобеспечения, который просто создавал иллюзию ее присутствия, на самом же деле она давно было не здесь. Я чувствовал это по ее холодным рукам. А похолодели они еще тогда в подъезде, когда она лежала на холодном полу и лужа крови размеренно растекалась вокруг нее. Я помню, как в эту минуту внутри меня что-то оборвалось. Я почувствовал приглушенный удар где-то внутри, и мне стало тяжело дышать, словно в моем скафандре появилась брешь, и кислород уходил быстрее, чем я его поглощал. Я помню, как кинулся к ней, размазывая кровь, обхватил ее руками и не поверил, что она может быть такой неживой, такой холодной, словно выточенной изо льда.
- Кто-нибудь, помогите! – это первые связанные слова, которые сорвались с моих губ, но голос казался каким-то чужим и далеким, немного сломанные, хриплым. Я обнимал Шарлотт все то время, пока ждал скорую. Покачиваясь из стороны в сторону, я видел как медленно, практически незаметно вздымалась ее грудь. Но в какой-то момент эта ниточка, дарившая мне надежду, просто оборвалась. Даже не спросив разрешения. Помню крик. Тот самый из-за которого я просыпаюсь каждую ночь. Он драл мне глотку, хотя это казалось недостаточным. Я хотел порвать связки, чтобы просто никогда не смог говорить. Я хотел, чтобы у меня забрали что угодно, только оставили ее. И голос казался мне маленьким взносом в ту сумму, которую я был готов заплатить. Любопытные соседи выползали из своих квартир. Кто-то добросовестно позвонил в скорую, а кто-то, наоборот, жаждал хлеба и зрелищ. Я был не в себе. Минуты тянулись словно вечность, страх и ярость застилали глаза и самоконтроль был утерян еще там, наверху. Я оберегал ее тело как свое самое драгоценное сокровище, а все потому, что чувствовал вину, которая замораживала меня изнутри подобно жидкому азоту. Когда Шарлотт Батлер перестала дышать на моих руках я решил, хладнокровно и взвешенно, что мне тоже нет смысла жить. Ведь что это была бы за жизнь? Без ее смеха, улыбки и колкостей, таких озорных и чертовски метких. Я бы отдал все, что у меня было, чтобы повернуть время вспять, а потом понял, что у меня и так все забрали. Смысл моих ежедневных пробуждений заключались в ней, в слабой и хрупкой, моей. И в той крохе, что росла внутри нее. Нашем ребенке. Почему она не сказала раньше? Почему я не был внимателен и не заметил сам? Вопросы сыпались один за другим и я просто тонул в них, даже не желая искать ответа. Виновен. Виновен по всем статьям. Аккуратно положив ее на пол, я смахнул окровавленными руками прядь волос с ее лица. – Прошу тебя, дыши, Шарлотт. Ну же, – я прильнул губами к ее губам, проталкивая воздух в ее непослушные легкие, но глаза остались закрытыми, а тело по-прежнему неподвижным. Я весь похолодел от мысли, что последние мои сказанные слова стали причиной всего этого. Мне хотелось просто убежать от всего этого, а потом по возвращении понять, что это был просто дурной сон. Но я не мог. Просто не мог оставить ее. Их.
На улице послышался сигнал скорой помощи, и я почувствовал надежду, снова. Эта сука играла со мной как кошка с мышкой и смеялась, смеялась так громко, что дрожали стены. Ты потерял ее, Амберсон. Потерял навсегда. Я бросил взгляд на вход в подъезд и увидел врача на секунду застывшего в проходе. Его колебание было практически незаметным, решительность отразилась на лице и он тут же подскочил к Шарлотт. Но я не подпустил его, помню, как оттолкнул, даже попытался ударить, сам не понимая, что делаю. Я просто должен был ее защищать.
Машина скорой помощи, сигнальные огни, доктора склонившиеся над ней. Звук заряжаемого дефибриллятора я тоже запомнил на всю свою жизнь, пока такую неопределенную, возможно длинную, но скорее короткую. Я все это время сидел в углу, молча наблюдая за происходящим, хотя если бы мог, отдал бы ей свою душу. В больницу мы доехали очень быстро, но это все равно казалось недостаточным. Упущенных секунд было слишком много, я это понимал и врач это понимал. Он ничего не говорил вслух, но то, как он на меня посмотрел, этот еле заметный кивок, поджатые губы. Мне хотелось схватить его за грудки и сказать, что если он не спасет ее, я его убью. Но я сдержался лишь потому, что полез бы в драку прямо сейчас и бил бы его пока у меня не устанет кулак. А это случилось бы очень не скоро. – Пожалуйста, - вымолвил я, глядя в его голубые глаза, наполненные сочувствием, состраданием и жалостью. Хотя, несмотря на всю обреченность, он яростно сражался за ее жизнь, настолько, что смог подключить ее к аппарату. И вот, я сижу возле нее, слыша кислородные впрыски и наблюдая, как дышит «манекен». Размеренный писк, измеряющий ее пульс показывал стабильное состояние, хотя я понимал, что это просто тело, которому больше никогда не суждено жить и вкусить все прелести земных наслаждений. Сосуд, который был покинут и оставлен для меня, как напоминание, как упрек и как память. Я чувствовал свою вину так же остро, как мы ощущаем ожоги на теле, но глядя на умиротворенное лицо Шарлотт я испытывал любовь и тоску.
Ребенка мы потеряли сразу, шансов спасти его при любых обстоятельствах – не было. Зияющая дыра в моем сердце кровоточила сильнее при каждой мысли о том, как могло бы сложиться наше будущее, будь все иначе. Если бы я смог ее ухватить или, хотя бы, если бы она просто была собой, не зависимой от этой машины. Мы бы были вместе, мы бы, возможно, были счастливы. Но нам не дано узнать, что бы было, пойди все по другому пути. В итоге остались лишь я и ее тело. Но моя Чарли была уже не со мной.

Не было ни минуты, чтобы я не винил себя в случившемся. Держа в соей ладони ее похолодевшую и бледную руку, я начинал ненавидеть себя все больше. Маленький комок злобы разрастался, усиливаемый отчаянием и пульсировал словно раскаленая звезда, которой суждено взорваться и уничтожить галактики или же остаться незамеченной, одной из многих павших, потухших и остывших. Серые стены палаты давили тяжким грузом. Долгое время я не мог понять с какой целью из помещения, в котором больной должен стремиться идти на поправку, сделали похоронное бюро, а потом понял, что я сам его таким сделал. На самом деле комнатка была аккуратно обставлена, покрашена в нежный розовый цвет. Повсюду стояли цветы. Их было так много, что некогда прекрасный запах застыл в воздухе, прожигая легкие. Однако мой мозг просто отказывался все это воспринимать. Он упорно гнул свою версию, загоняя нас в угол, откуда нет выхода. И если говорят, что надежда умирает последней, я боюсь, что потерял ее одной из первых. Мысль о том, что все могло пойти иначе не давала мне покоя. И если теория Энштейна о множественных реальностях верна, я ненавидел каждую из жизней, в которой Шарлотт была жива, но бы не здесь и не со мной. Возможно эгоистично, но я никогда не скрывал этой своей черты. Шарлотт Батлер стала для меня кислородом, смыслом жизни, моим рассветом и я, теперь обреченный жить в вечной тьме, не мог простить обладателя хотя бы слабого источника света за его везение.  Я чувствовал себя каким-то потерянным, опустошенным и никому ненужным. Сам смысл моего нахождения здесь развеивался с очередным выдохом, а шанс, что Чарли когда-нибудь откроет глаза становился все призрачнее. Из меня словно выкачивали жизнь и с каждой минутой я становился все более безразличным к тому, что происходило вокруг меня. Мелькающие лица, слова поддержки, дружеские похлопывания по плечу. Я ничего этого не видел, не воспринимал, как реальность, потому что перед глазами у меня прокручивалась лишь одна сцена, не дававшая мне даже попытаться выкарабкаться из этой ямы, в которой меня закапывали заживо. Кровь. Кровь. Может что-то случится и тебе не придется его рожать. Кровь. Крики. Я схватился за голову на мгновение выпустив ее руку из своей. Та безжизненно, но так невесомо опустилась на кровать, словно она была заколдована и сладко спала все то время, что я, сжигаемый агонией, сидел рядом.  "Ты убил мою девочку". Именно это я услышал от матери Чарли и, наверное, впервые в жизни был с ней согласен. Именно я убил ее. Может не прямо сейчас, а с момента нашего знакомства. Сам того не подозревая я запустил этот процесс исход которого был предрешен еще до того, как я остановился у той остановки. На мгновение улыбка скользнула на моих губах. Всего на мгновение, когда я вспомнил ту надменность, с которой она на меня смотрела. Эти колкие ответы, вздернутый нос, она напоминала мне агрессивную собачку, которую я должен был приручить. А мы, как известно, в ответе за тех, кого приручили. Я поднялся с кресла и склонился над Чарли. Ее восковое лицо не подавало признаков жизни, постоянно пшикающий аппарат говорил о том, что ее тело - это просто овощ. Шарлотт Батлер была давно мертва и все, что удерживало ее рядом со мной - это пара проводов. Кто бы мог подумать, что от каких-то хитросплетенных проводков будет зависеть столько жизней разом. - Шарлотт, - я замолчал, словно надеялся, что сейчас, каким-то чудесным образом она откликнется на мой голос, сделает самостоятельный вдох, что Бог, которого все так почитали, вернет ее мне, - прости меня, - я взял ее руку и мягко поцеловал. Ее кожа напоминала холодный и безжизненный мрамор, который призван лишь хранить память, а не создавать воспоминания. В нашей истории была поставлена точка и из-за этого у меня буквально разрывалось сердце. Она была тем единственным человеком, которого я видел рядом с собой до конца своих дней. Она должна была улыбаться волнительный улыбкой, стоя у алтаря и говоря "да". Она должна была крепко держать меня за руку во время родов, выкрикивая матерные слова от которых бы ее бабушка снова поседела. Я должен был мягко приобнять ее за плечи и легким движением руки утереть слезы, которые бы катились по ее щекам, когда наша дочь уезжала в колледж, я должен был крепко держать ее в объятьях на свадьбе нашего сына. Мы должны были тратить осенние вечера на прогулки по парку с нашими внуками, чтобы время шло мимо, защищая нас от невзгод и принося маленькие радости за которые бы мы ценили жизнь еще больше. Все это так ярко и живо вспыхнуло в моем мозгу, что я принял это за очередную насмешку. Насмешку потому, что в одну секунду наше радужное будущее исказилось кровавым пятном растекающимся по холодному полу подъезда, словно крест, перечеркнувший все. К горлу подкатил ком и я резко отпустил руку Чарли, потому что знал, что последняя капля упала. Схватившись за голову я устремил ненавидящий взгляд наверх. - Ты этого хотел? Вот значит какой-то святой? Ублюдок! Чертов ублюдок, позволяющий жить всяким мразям! Как ты посмел забрать ее? Она моя! Ты слышишь? Моя! Мы должны были прожить долгую и счастливую жизнь! Долгую, - я ударил по зеркалу, висящему на стене и то с грохотом упало на пол, - и счастливую...счастливую жизнь, - говоря это я продолжал со всей силы бить кулаком о стену пока на ней не начали оставаться кровавые следы, - ты должен был забрать меня! Расчетливый...ублюдок,- я упал на колени и почувствовал как по щекам потекли слезы, - она моя, моя. И словно внутри что-то треснуло, надкололось и рухнуло потому что из груди вырвался крик раздирающий связки, рвущий душу, крик отчаяния и боли. Меня словно лихорадило, дрожь прошлась по всему телу и я не мог больше контролировать свои поступки, словно мое тело занял кто-то другой. И я лишь мог кричать, кричать что есть силы, потому что голос, это все, что у меня осталось.  В какой-то момент, когда силы были практически на исходе, а разум был на грани безумия, погрузившись в темноту, я почувствовал легкий холодок пробежавший по моему лицу: сначала по щеке, затем по губам.  Не открывая глаз я вскинул руку вперед, словно рассчитывал за что-то ухватиться, но поймал лишь пустоту. Сердце забилось быстрее, потому что оно воспринимало все на другом, отличном от рационального уровне, искажая реальность и веря в невозможное. А мозг лишь повторял: сквозняк, сквозняк, сквозняк. - Как мне тебя не хватает, - я подполз к кровати девушки и не поднимаясь с пола, взял ее за руку, - ты бы знала, как мне тебя не хватает. По коже снова пробежал холодок и от этого чувства сердце пропустило удар. - Вернись ко мне, прошу тебя.